Путинская уголовщина «в рамках закона»

Версия для печати

 «Медуза» сделала отличную видеоподборку. Не знаю, проводил ли кто-нибудь подробный анализ частоты употребления Путиным словосочетания «в рамках закона», но мне нередко приходилось слышать мнение о том, что Путин по натуре — «формалист-законник». То есть для него, действительно, важно соблюдение правил, но не по сути (или, когда речь идет о законе, по духу), а по форме. То, что он называет «законом», на самом деле, правильнее назвать ритуалом.

Это роднит его не с профессиональными юристами, хотя у него есть юридическое образование, а, скорее, с уголовной средой, для которой тоже характерно жесткое — на самом деле, еще более жесткое, чем, скажем, в клерикальной — следование установленным традициям, обрядам и правилам. И это лишь одна из черт его уголовного сознания. Есть и другие: казарменный юморок, подозрительность, цинизм и уверенность в том, что все вокруг такие же действующие исключительно в корыстных интересах мерзавцы. Такое же ярко выраженное уголовное сознание за последние сто лет было только у одного правителя России — у Сталина, который был уголовником по факту, до того, как стал профессиональным революционером. И именно Сталин превратил страну в «большую зону», отделив ее от «малой» колючкой лагерей — но в духовном, моральном и культурном плане это было, конечно, единое пространство. И это пространство никуда не делось ни после XX съезда, ни после горбачевской перестройки, ни даже после крушения СССР. И вот итог: нами снова руководит уголовник, пусть не по форме, но по сути. Рано или поздно это должно было случиться, потому что зона все еще здесь.

Многие говорят о необходимости то ли десталинизации, то ли декоммунизации. Первое мне представляется неоправданным сужением проблемы, а второе продолжает оруэлловскую традицию подмены понятий противоположными по значению. Ведь в СССР не было и близко ни коммунизма, ни социализма. Почти все идеалы левого движения в нем были попраны и поставлены с ног на голову. Вместо свободы — самая жесткая в новейшей истории диктатура. Вместо равенства — особое положение партийной номенклатуры. Вместо братства — подавление личного коллективным и обесценивание человеческой жизни.

То, что России действительно необходимо — это каким-то образом распрощаться с уголовщиной. Первым шагом должно стать признание того, что именно в этом и есть проблема, а не в «коммунизме», которого, на самом деле, не было. А что было, так это огромное количество заключенных, достигшее к концу сталинских лет уровня более 1300 человек на 100 000 населения. Но главное даже не это. В годы Большого террора сложилась практика, когда абсолютно любой человек мог в одночасье превратиться из вполне благонадежного члена советского общества, одного из миллионов «строителей коммунизма», во врага народа и оказаться в лагере по надуманному, ложному или вообще абсурдному обвинению. С другой стороны, в результате массовой амнистии 1953 года, объявленной по предложению Берии сразу же после смерти Сталина, на свободе оказалась почти половина заключенных. Таким образом происходило активное взаимное проникновение миров, находящихся по разные стороны лагерного забора; их взаимное — если этот термин здесь уместен — «культурное обогащение».

Как известно, основным элементом культуры является язык. Уголовная культура — не исключение. Ее мрачная разрушительная, жестокая и растаптывающая человеческое достоинство энергия пронизывает уголовный жаргон. Этот, как его называют лингвисты, «социальный диалект» или «феня», как его называем мы все, не осознавая, что в этот момент мы на ней и разговариваем, была вполне органично вплетена в разговорный язык и прочно укоренилась в повседневной жизни еще во времена СССР. Слова «амбал», «бардак», «жлоб», «запарка», «заначка» кажутся нам ничем не примечательными, и мы даже не отдаем себе отчет в том, что они пришли к нам именно из воровского жаргона. Ну, а во времена новой России уголовно-насыщенная речь стала чем-то совершенно обыденным, во многом благодаря бандитской романтике в массовом искусстве да и просто в обиходе 1990-х. Многие связывают ее популярность с ухудшившейся социально-экономической ситуацией: мол, народ был озлоблен, а нужда толкала людей на преступный путь. Но мне кажется, мутное варево уголовного сознания бурлило уже давно, еще под крышкой советской идеологии, а потом эту крышку окончательно сорвало, и оно все просто полезло наружу.

Уголовное сознание — отличная почва для экспансионистских идей. За ура-патриотической риторикой, дающей моральное оправдание и логическое обоснование агрессии, кроется стремление самоутвердиться за счет слабого, получить садистское наслаждение за счет насилия над ним. Поэтому нет ничего удивительного в том, что масса российских граждан с таким упоением бросилась в вакханалию под названием «Крымнаш».

Обаятельный герой Ильфа и Петрова — наверное, один из самых обаятельных героев всей советской литературы — Остап Ибрагимович Бендер вывел потрясающе точную, парадоксальным образом благодаря своей двусмысленности, учитывая род его занятий, формулу: «Я чту Уголовный кодекс». Все хорошо помнят именно эту часть фразы, но перед ней еще была оговорка: «У меня нет крыльев», — в которой и заключалась основная суть. Главное — формально не нарушать закон, а точнее, сделать так, чтобы тебя никто не поймал за его нарушение. Это формула опаснейшей разновидности правового нигилизма, отрицающего дух закона, и прикрывающегося при этом его буквой. А в нем, в правовом нигилизме, и кроются причины того, что в России нет нормальных судебных и правоохранительных институтов, а есть только их видимость. И когда президент произносит слово «закон», он говорит тоже лишь о видимости. Ведь закон — это не текст на бумаге. Это, прежде всего, пресловутые институты. Ну, а «рамки» того, чего нет, можно двигать так, как удобно. И пока не будет покончено с «большой зоной», заборы которой до сих пор прочно стоят в наших головах, все самые крупные преступления будут продолжать совершаться «в рамках закона».

—

Иннокентий Малкиэль, опубликовано на сайте МБХ медиа